Сон № 9 - Дэвид Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Milk and Honey» заканчивается, «Дискмен» с тихим гудением умолкает. Воздушный змей солнечного света перемещается на заваленную хламом полку, откуда, шевеля усиками, на меня взирает Таракан. Вскакиваю, хватаю флакон с морилкой, но Таракан сбегает по стене в щель под плинтусом. Я выстреливаю туда примерно треть флакона. И вот, стою в позе охотника на мамонтов, совершенно опустошенный. Я забрался в горы, чтобы понять, зачем Андзю росла рядом со мной, клеточка за клеточкой, день за днем, если ей было суждено умереть, не дожив до двенадцатого дня рождения. Я так и не нашел ответа на этот вопрос. На следующий день я без особых приключений спустился с горы – в доме Апельсинов все бились в истерике из-за моего исчезновения, – но, если разобраться, действительно ли я вернулся? Что, если сущность Эйдзи Миякэ так и осталась там, на Якусиме, волшебством превращенная в кедр на затерянном в тумане склоне горы, а мои попытки найти отца всего лишь смутное… мимолетное… ничто? «Фудзифильм» напоминает, что пора готовить «Падающую звезду» к открытию. Наступает день, и дел слишком много, чтобы думать о том, что же все это значит. К счастью для меня.
7 ноября 1944 г.
Погода тихая, по небу плывут чешуйки облаков. Я сижу в общей спальне после банкета по случаю нашего отплытия. Я вволю отведал рыбы, белого риса, сушеных водорослей, катигури[164], консервированных фруктов и сакэ, которое нам прислал сам император. Так как погода сегодня прекрасная, церемонию по случаю завершения подготовки подразделения Кикусуи провели на открытом воздухе, на спортивной площадке. Присутствовала вся база – от коменданта Удзины до последнего поваренка. Над базой, кораблями и подводными лодками одновременно подняли флаги с восходящим солнцем. Духовой оркестр играл «Кимигаё»[165]. На нас были мундиры, специально сшитые для нашего подразделения кайтэн: черные, с кобальтово-синим кантом и зеленой хризантемой, вышитой на левой стороне груди. Нас удостоил напутственного слова сам Мива, вице-адмирал Шестого Императорского флота[166]. Он не только непревзойденный тактик морского боя, но и прекрасный оратор, и его слова запали нам в душу.
«Вы – мстители, готовые к расправе над убийцами ваших отцов и насильниками ваших матерей. Ваши души не упокоятся, если вы не уничтожите врага! Смерть легче перышка, но долг тяжелее горы! Иероглифы „кай“ и „тэн“ означают „поворот“ и „небеса“, поэтому я заклинаю вас, поверните небеса так, чтобы землю богов снова озарил свет!»
Один за другим мы всходили на подиум, и вице-адмирал вручал каждому ленту-хатимаки, чтобы обвязать чело по древнему самурайскому обычаю, и меч для сэппуку – он служил напоминанием о том, что наши жизни принадлежат Его Императорскому Величеству, а также орудием избавления от унизительного плена, если роковая случайность помешает нам поразить цель. Под звуки «Кимигаё» мы поклонились портрету императора. Потом священник повел нас в синтоистский храм помолиться о славе.
Абэ, Гото и Кусакабэ пишут письма родным, я тоже напишу вам и вложу в конверт прядь волос и ногти для сожжения. Из письма вы узнаете мою последнюю волю, повторю ее и здесь: Такара, до возвращения отца ты – глава семьи Цукияма. Какие бы испытания ни ожидали тебя, храни наш меч. Передай своим сыновьям и сыновьям своих сыновей цельность и чистоту нашего имени. Моя душа поселится в храме Ясукуни[167], вместе с мириадами моих собратьев, отдавших жизнь за императора. Приди туда помолиться, принеси наш меч, и пусть на его клинке заиграет свет. Я буду ждать.
8 ноября 1944 г.
Погода: ясно, легкая дымка. Кленовые листья горят багрянцем. «I-333» покинула берег Оцусимы. Проводы состоялись в 09:00 у пристани. Бригада кинооператоров снимала наше отплытие для хроники новостей. Я помахал в камеру, Такара, на случай, если вы с друзьями в Нагасаки увидите меня на экране кинотеатра. Лейтенант Камибэппу произнес речь от имени подразделения Кикусуи, в которой поблагодарил наших наставников, принес извинения за наши ошибки и пообещал, что каждый пилот кайтэн сделает все возможное, чтобы нами гордилась страна. После этого мы отдельно поблагодарили госпожу Осигэ. Она задыхалась от волнения и не могла говорить, но иногда слова – помеха тому, что хочет сказать сердце. После ритуального распития омики[168] мы с офицерами под крики «банзай!» взошли на борт подводных лодок. Мы стояли на своих кайтэн и махали оставшимся на берегу товарищам, пока не скрылись за западной оконечностью острова. Небольшая флотилия рыбацких лодок и тренировочных каноэ проводила нас в открытое море. Гото смотрел на дочерей рыбаков в бинокль Кусакабэ. Абэ только что объявил, что техническая проверка состоится на час раньше, поэтому рассказ о «I-333» я отложу до завтра.
9 ноября 1944 г.
Погода: утром дождь; после обеда ясно, волнение на море усиливается. Гото, мастер облекать мысли в слова, подобрал меткое сравнение для жизни на подлодке: «закупорили в жестянку и швырнули в бурный поток». В нашу жестянку втиснуты носовой торпедный отсек, офицерские каюты, носовые батареи, насосный отсек, боевая рубка, аппаратный отсек, кают-компания, каюты матросов на 60 человек, носовой и кормовой машинный отсеки, кормовые торпедные отсеки. Мазута сравнивает «I-333» с железным китом. Я восхищаюсь экипажем подлодки: они стоят на боевом дежурстве с начала войны и за это время провели на берегу всего 10 дней! Я здесь только день, но уже очень хочется побегать или поиграть в бейсбол. Я скучаю по нашим оцусимским футонам – на «I-333» койками нам служат узкие полки с бортиками, чтобы не упасть. Воздух спертый, свет тусклый. Надо брать пример с выносливости команды. Ловкость и изворотливость требуется даже при ходьбе, особенно в начале плавания, когда все коридоры заставлены ящиками с провизией. Здесь только два места, где можно побыть в одиночестве. Одно из них – кайтэн; в нее можно забраться через специальный шлюз, соединяющий палубу подлодки с нижним люком торпеды. Второе – туалет. (Однако туалеты на подводной лодке не вдохновляют на долгие размышления.) Кроме того, капитан Ёкота разрешил нам выходить на мостик, если позволяют погодные условия и обстановка. Разумеется,
